Князь Пётр Александрович Оболенский: жизнь и привычки

"Князь Пётр Александрович Оболенский, родоначальник многоколенного потомства Оболенских, был в своё время большой оригинал (то есть таковым был бы он преимущественно ныне, а в прежнее время, в эпоху особенных личностей и физиономий более определённых, оригинальность его не удивляла и не колола глаза). Последние свои двадцать-тридцать лет прожил он в Москве почти безвыходным домоседом. Из посторонних он никого не видал и не знал. Дома занимался он чтением русских книг и токарным мастерством. Он, вероятно, был довольно равнодушен ко всему и ко всем, но дорожил привычками своими. День его был строго и в обрез размежёван; чересполосных владений и участков тут не было: всё имело своё определённое место, свою грань, своё время и меру свою. Разумеется, он рано и в назначенные часы ложился, вставал и обедал: обедал всегда один, хотя дома семейство его было многолюдно. Старичок был он чистенький, свеженький, опрятный, даже щеголеватый; но платье его, разумеется, не изменялось по моде, а держалось всегда одного и им приспособленного себе покроя. Все домашние или комнатные принадлежности отличались изящностью. Английский комфорт не был ещё тогда перенесён в наш язык и в наши нравы и обычаи; но он угадал его и ввёл у себя, то есть свой комфорт, не следуя ни моде, ни нововведениям... Князь Оболенский одиночеством или особничеством своим не тяготился, но любил, чтобы дети его - все уже взрослые - заходили к нему поочерёдно, но ненадолго. Если они как-нибудь забудутся и засидятся, он, дружески и простодушно улыбаясь, говаривал им: милые гости, не задерживаю ли я вас? Тут мгновенно комната очищалась до нового посещения. В детстве моем мне всегда было приятно, когда он допускал меня в свою изящную и светлую келью: бессознательно догадывался я, что он живёт не как другие, а по-своему. Женат князь Оболенский был на княжне Вяземской, сестре князя Ивана Андреевича. В продолжение брачного сожительства их имели они двадцать детей. Десять из них умерло в разные времена, а десять пережили родителей своих. Несмотря на совершение своих двадцати женских подвигов, княгиня была и в старости, и до конца своего бодра и крепка, роста высокого, держала себя прямо, и не помню, чтобы она бывала больна. Таковы бывали у нас старосветские помещичьи сложения. Почва не изнурялась и не оскудевала от плодовитой растительности. Безо всякого приготовительного образования была она ума ясного, положительного и твёрдого. Характер её был таков же. В семействе и хозяйстве княгиня была князь и домоправитель, но без малейшего притязания на это владычество. Оно сложилось само собою к общей выгоде, к общему удовольствию, с естественного и невыраженного соглашения. Она была не только начальницею семейства своего, но и связью его, средоточием, душою, любовью. В ней были нравственные правила, самородные и глубоко засевшие. В один из приездов в Москву императора Александра он обратил особенное внимание на красоту одной из дочерей её, княжны Наталии. Государь с обыкновенною любезностью своею и внимательностью к прекрасному полу отличал её: разговаривал с нею в Благородном собрании и в частных домах, не раз на балах проходил с нею полонезы. Разумеется, Москва не пропустила этого мимо глаз и толков своих. Однажды домашние говорили о том при княгине-матери и шутя делали разные предположения. "Прежде этого задушу я её своими руками", - сказала римская матрона, которая о Риме никакого понятия не имела. Нечего и говорить, что царское волокитство и все шуточные предсказания никакого следа по себе не оставили. Это семейство составляло особый, так сказать, мир Оболенский. Даже в тогдашней патриархальной Москве, богатой многосемейным и особенно многодевичьим составом, отличалось оно от других каким-то благодушным, светлым и резким отпечатком. Налицо были шесть сыновей и четыре дочери... Будничный обеденный стол был уже порядочного размера, а праздничный вырастал вдвое и втрое. Особенно в летние и осенние месяцы, в подмосковной, эта семейная жизнь принимала необыкновенные размеры и характер. Кроме семейства в полном комплекте, приезжали туда погостить и другие родственники. Небольшой дом, небольшие комнаты имели какое-то эластическое свойство: размножение хлебов, помещений, кроватей, а за недостатком их размножение диванов, размножение для приезжей прислуги харчей и корма для лошадей, всё это каким-то чудом, по слову хозяйки, совершалось в этой ветхозаветной стороне. А хозяева были вовсе люди не богатые. Помнится мне, что в отрочестве моём по приказанию княгини отводили мне всегда на ночь кровать не кровать, диван не диван, а что-то узкое и довольно короткое, которое называла она, не знаю почему, лодочкою. Где эта лодочка? Жива ли она? Что сделалось с нею? Как мне хотелось бы её увидать и, хотя ещё более скорчившись, чем во время оно, улечься в ней... Мы, русские, - не антикварии и не бережливы в отношении к семейным мебели, утварям, портретам предков. Мы привыкли и любим заживать с нынешнего текущего дня. Брачные союзы в продолжении времени должны были вносить новые и разнородные стихии в единообразную и густую среду семейства Оболенских. Оно так и было. Но такова была внутренняя сила этого отдельного мира, что и пришлые, чуждые приращения скоро и незаметно сливались, спаивались, сцеплялись, срастались вместе в благоустроенном организме, первоначальном и цельном. После некоторого времени, более или менее краткого или продолжительного, и мужья, вошедшие в семейство, и жёны, в него поступившие, казались также искони урождёнными Оболенскими. Ничего подобного этой ассимиляции, этому объединению никогда и нигде не было. Такова была привлекательная и нежнолюбивая сила семейная, которая образовалась и окрепла под сенью и благословением умной, твёрдой и чадолюбивой матери. Не было ни зятей, ни невесток, ни доморощенных и природных, ни присоединённых: все были чада одной семьи, все свои, все однородные. Тут, например, был князь Щербатов (Александр Фёдорович - Т.В.). Молодому и блестящему флигель адъютанту императора Павла, живому, светскому, казалось, мудрёнее было бы подладить под уровень нового семейства, в которое он вступил; но сначала любовь, а потом оболенская атмосфера переродили и его. Он, приехав из Петербурга в Москву, влюбился в красавицу княжну Варвару, Брак их совершён был романически и таинственно. Его мать, женщина суровая и властолюбивая, противилась этому браку, со всеми последствиями отказа в материнском согласии. Разумеется, и мать невесты не могла в подобных условиях одобрить этот брак. Но, кажется, мой отец благоприятствовал любви молодой четы и способствовал браку, уговорив свою тетку остаться в стороне и, по крайней мере, не мешать счастию влюблённых. Они тайно обвенчались и в тот же день отправились в Петербург. Помню, как она, в дорожном платье, заезжала к отцу моему проститься с ним и, вероятно, благодарить его за усердное и успешное участие; помню, как поразила меня красота её и особенность одежды; вижу и теперь платье тёмно-зелёного казимира, в роде амазонки. На голове шляпа более круглая, мужская, нежели женская. Из-под шляпы падали и извивались белокурые кудри. Детство моё угадывало, что во всём этом есть какая-то романическая тайна. После многих лет старуха княгиня Щербатова простила сына своего и приняла у себя невестку. Во многом противоположный Щербатову, сделался после членом семейства генерал Дохтуров, с честью вписавший имя своё в наши военные летописи. И сей боевой служака, женившись, стал мирный и добрый семьянин, совершенно свыкшийся с новым бытом своим. При пробуждении моих воспоминаний о нём предо мною рисуется человек уже довольно пожилой, роста небольшого, сложения плотного, обращения тихого и скромного; помнится мне, был он довольно молчалив, что называется, серьёзен и невозмутим. Невозмутим бывал он, говорят, и в пылу битвы. Кажется, Михаил Орлов говорил мне, что в каком-то жарком сражении, посреди самого разгара, нашёл он его спокойно сидящего на барабане и дающего приказания войскам, а пули и ядра так кругом и сыпались. Но смерть поджидала его не тут. Видел я его за полчаса до кончины. Это было в Москве. В семействе Оболенских праздновалась обедом, кажется, чья-то свадьба. Дохтуров не садился за стол, чувствуя себя не совершенно здоровым. Но он несколько раз обходил гостей, обменивался с ними несколькими словами, выпил бокал шампанского за здоровье новобрачных и тотчас после обеда уехал. Дома велел он затопить камин, сел пред ним и тут же умер. Нежно любившая жена его была в отлучке и должна была в тот же день или на другое утро к нему приехать. Один из братьев поехал к ней навстречу, чтобы уведомить о постигшем её несчастии. Она пережила мужа многими годами, нежно и верно преданная памяти его. Я всегда питал к ней чувство особенной привязанности. Из семьи Оболенской она более других дружна была с матерью моею... Князь Александр Петрович Оболенский водворил в семейство своё дочь Ю. А. Нелединского. Вот это было уже из совершенно другого лагеря. Но последствия были те же. Нелединская не была красавица, роста небольшого, довольно плотная, но глаза и улыбка её были отменно и сочувственно выразительны; в них было много чувства и ума, вообще было много в ней женственной прелести. В уме её было сходство с отцом: смесь простосердечия и весёлости, несколько насмешливой. Она очень мило пела; романсы отца её, при её приятном голосе, получали особую выразительность. Сначала волокитство князя Александра шло не очень удачно... Нелединская с своим обожателем немножко кокетничала, флертечничала, или, как мой отец говаривал, пересеменивала, дело всё на лад не шло, но наконец пошло: они обвенчались и многие годы провели в согласии и любви. Молодая внесла новый, свежий элемент литературной и более утончённой светскости в патриархальную среду принявшего её семейства. Но не менее того добрый, простодушный строй его вскоре подчинил и её общему семейному настроению. В этой семье не могло быть разноголосицы. Одним словом, в княгине Аграфене Юрьевне заметно было, что она дочь Нелединского, но вместе с тем было видно, что она и жена Оболенского... Старший сын был князь Андрей Петрович. Уже вдовый (первая жена его была урождённая Маслова) женился он за границею на княжне Гагариной. Княжна Гагарина была, кажется, воспитана за границею или довершила там своё воспитание. Это нежное молодое растение было внезапно пересажено с дальной, чуждой почвы на московскую почву, в другой климат, под условия совершенно новые, которые не могли иметь ничего общего и сходного с тою атмосферою, которою оно до того дышало. Муж был уже не первой молодости, следовательно, не могло быть упоения и особенного увлечения, но не менее того она, так сказать, с первого дня обрусела, омосквичела и переродилась в купели Оболенского крещения". Кн.Вяземский П. Московское семейство старого быта. --------------- В описываемое время подмосковной кн.Оболенских была усадьба Меньшово Подольского уезда Московской губ. ------------ В 1925-1926 гг. усадебный дом в Меньшове был разобран и вывезен.